Холод всегда мне был по душе
Что может быть жальче?
Автор: .:Verba:.
Фэндом: Basilisk. Kouga Ninpou Chou
Пейринг: Хиома/Кагеро, Кагеро/Генноске
Рейтинг: G
Жанр: angst
Примечание: писалось для сообщества Храм Гета
Disclaimer: (c) Ямадо Футаро
Размещение: исключительно с разрешения автора
Жизнь в клане Кога не была лёгкой...Жизнь в клане Кога не была лёгкой, но никто не осмелился бы назвать её безрадостной. Люди относятся к тем существам, которым по природе своей страдание чуждо. Жизнь и её продолжение неразрывно связано с теплом, солнцем и смехом. А потому, сколь бы ни были суровы испытания, сколь бы ни были многочисленны тяготы, люди идут по жизни дальше, преодолевая препятствия и, рано или поздно, начиная улыбаться.
Как бы ни была глубока ненависть, как бы ни было велико желание войны, каждый воин знает, что борется он за мир. Знали об этом и воины Кога, защищавшие долину Манджи, чьи реки были полны рыбы, леса – дичи, а поля – риса. И сколь бы ни были тяжелы труды, на обветренных лицах обитателей долины то и дело расцветали улыбки.
И пускай в долине не было соли, а торговцы из портовых городов заламывали баснословные цены, пускай даже несравненным воинам приходилось браться за лук, удило или кузнечный молот, а смертоносным куноичи – за ткацкий станок, мало кто поспешил бы менять размеренный быт селения. Купцы недёшево ценили оружие, выкованное в кузнях долины, за ткани, изготовленные ткачихами клана, любая столичная модница отдала бы все свои богатства, и, хоть с кланом ночных убийц торговать решались немногие, доход был достаточен.
Глава клана, Данжо-сама, правил твёрдой рукой и готовил себе достойного преемника. Генноске был умён, силён, а статью пошёл то ли в деда, то ли в дядьку по материнской линии, наставничество которого сделало мальца добрым, великодушным, справедливым и честным. Вглядываясь временами в лицо внука, старик Данжо окончательно уверялся в том, что не прогадал, выбрав наследником из многочисленных внуков и племянников именно Генноске.
Так или иначе, люди привыкали к миру. Нападения врагов клана были редки, а вековая вражда с соседями, Скрытой Цубой Ига, казалась старой легендой давно минувших лет. Главенствование Генноске обещало дальнейшее процветание, а быть может, даже истинное, а не навязанное Хаттори Ханзо, перемирие со старыми врагами. Этого, устав от вековой злобы, в глубине души, жаждали все. Все, кроме одного человека.
***
Шёлковая нить вплетала на полотне нежные цветки сакуры. Настоящая сакура должна была скоро расцвести, усыпав тенистые аллейки в садах вокруг дома главы клана пушистыми лепестками. Зима была на исходе. Вот-вот исчезнут последние холода, а недавно открывшиеся реки и ручьи перестанут казаться ледяными. Весна сулила обновление и возрождение, вселяла в души и тягостную негу, и сладкую тревогу во всякую живую тварь в долине – от последней пташки до самого Данжо, искренне считавшего, что не след старикам терять разум от вешних запахов, витавших в воздухе.
Узор ложился ровно и гладко, ещё чуть-чуть – и можно было поверить, что на ткани и впрямь зацветёт украшенная хрупкими розовыми лепестка веточка. Кагеро славилась не только как первая красавица клана, но и как первая ткачиха.
Последний ряд вышел неудачным. Задумавшись о чём-то своём, Кагеро скривила нижний край маленького лепесточка и перетянула уток, и узор не преминул пойти вкривь и вкось. Попытавшись исправить положение, ткачиха потянула непослушную нитку назад, но шёлковая паутинка не выдержала и порвалась.
Кагеро сжала пухлые губы в ровную линию и стиснула кулаки. А в следующий миг ткацкий станок полетел на пол, уничтожая ни в чём неповинную, так и вытканную до конца веточку.
«Всё равно никакой свадьбы не будет, дурочка!» – мысленно обругала себя Кагеро и вдогонку пнула станок ногой. Удар отозвался болью в стопе. Кагеро, выругавшись такими словами, о которых приличная девушка и знать ничего не должна, неловко опустилась на пол и едва сдержала брызнувшие в глаза позорные для неё, куноичи, слёзы. Она бы, наверное, даже расплакалась, если бы сквозь стремительно распахнувшиеся сёдзи не влетела в комнату Окой.
- Ты чего здесь сидишь? Хиома и Генноске с торгов вернулись!
При имени Генноске-сама забылись и непролитые слёзы, и боль в ноге, и даже горечь. Кагеро, красавица Кагеро, затянутая в узкое кимоно, не обращая внимания на неудобство и боль, бежала к воротам селения так, что даже Окой, славившаяся в клане стремительностью и быстротой, едва поспевала.
О чувствах, испытываемых Кагеро к наследнику клана, знали все. И сам Генноске, и Данжо-сама, и Слепой Хиома, первым заметивший воздыхания молодой куноичи. Знали все и о том, что жениться на Кагеро наследнику клана не пристало. Как и любому другому мужчине из Кога – но безумцы, возжелавшие этого, находились. Отравленное тело Кагеро не разбирало, раб или сёгун, отправляя в объятия смерти любого.
Знала об этом и сама Кагеро проклинавшая своё ядовитое дыхание, тем не менее, с плотоядной улыбкой применяемое ею для умерщвления врагов. Знала, но любить Генноске продолжала с завидным упорством, ещё раз доказывая прописную истину о том, что нет ничего хуже женщины, не добившейся расположения мужчины.
Стоя у врат деревни, пропуская обозы с солью и продуктами, запыхавшаяся Кагеро не хотела думать о том, что счастливого будущего с Генноске у неё нет и не будет. Она запоздало поправляла сбившееся кимоно и разметавшиеся волосы, досадливо осознавая, что на бегу обронила заколку, сдерживавшую смоляную гриву в затейливой красивой причёске. Напоследок она подумала о том, что так даже лучше, и распущенные волосы – это всегда красиво, а потом увидела серое хаори Генноске в толпе вернувшихся. Кагеро стремительно кинулась вперёд. Но, увы, не успела.
Генноске любили все. Вздыхала по его длинным ресницам половина девиц долины, украдкой сравнивая его со своими возлюбленными. Улыбались ему вослед морщинистые старухи, вспоминавшие молодость. Матери многочисленных семейств ставили его в пример детям. Удовлетворённо кивали чунины, говорившие, что из парня выйдет хороший дзенин. Генноске любила сама природа долины Манджи, затихавшая, когда он играл на своей флейте. И, конечно же, Генноске любили дети.
В иной раз Кагеро лишь умилялась и, пожалуй, начинала витать в мечтах о том, насколько ласков Генноске будет с их детьми, но сейчас оставалось лишь выдохнуть от обиды и сжать кулаки, дожидаясь, пока мелкие сопляки отлипнут, в конце концов, от наследника.
- Здравствуй, Кагеро, - со спокойной улыбкой сказал Генноске и наклонился, чтоб обнять женщину.
Так обнимают сестёр. Так обнимают подруг детства после долгой разлуки. Так обнимают несмышленых маленьких племянниц. Но так никогда – никогда, вы понимаете – не обнимают любимых женщин.
- Добро… пожаловать домой… Генноске-сама… - немыми губами произнесла Кагеро в ответ, покорно поклонившись.
Генноске уже двинулся дальше, раскрыв объятия для Окой, кинувшейся на него с тем же энтузиазмом, что и толпа малых детишек до этого. А Кагеро осталась стоять, подобно соляному столбу. В который уже раз рушился перед ней мир и ломалась её судьба? В который раз Генноске проходил мимо со спокойной улыбкой?
Наваждение развеялось в тот миг, когда на плечо Кагеро легла тяжёлая мужская ладонь.
- Ты, верно, обронила это, Кагеро, - сказал Хиома, протягивая поднятую с земли заколку, украшенную цепочками и речным жемчугом. Дорогая вещь, подаренная когда-то Генноске. Другом Генноске. Братом Генноске. Но не возлюбленным.
Непонимающе посмотрев на Мурогу, Кагеро оторопело взяла побрякушку, бессвязно поблагодарив дядю наследника и, не произнося ни слова боле, медленно побрела туда, где только что за поворотом скрылись Окой и Генноске.
Серьёзное лицо с плотно сомкнутыми веками ещё очень долго было обращено в ту сторону, куда направилась первая красавица клана, столь же смертоносная, сколь и безобидная на вид.
***
Слепец, Хиома видел больше, чем многие из зрячих. Необходимость брака Генноске с той милой девочкой из Ига была очевидна. Прошлая попытка соединить два клана кровными узами провалилась – и Мурога отдал бы многое, чтоб узнать, почему именно.
Хиома хорошо знал племянника. Честь, гордость и доброта Генноске вместе с его откровенной симпатией к наследнице Ига Оборо увеличивали шансы на успех в заключении прочного мира. Нового мира, совсем не того, что связывал кланы последние полвека. Мира, ставшего осознанной необходимостью и для долины Манджи, и для Скрытой Цубы.
Были и те, кому нелегко было бы забыть вековую вражду. Вряд ли покорность проявит хоть тот же Гьёбу. Да и касалось это не только Кога – задиры и насмешники, противники союза нашлись бы и там, и там. Но с открытой враждебностью, ставшей не более, чем привычкой, можно было справиться – Мурога знал, на что способны убеждения его воспитанника и племянника.
Не знал он лишь того, что делать со скрытой, затаённой ненавистью, источник которой находился столь близко к Генноске, что это не могло не внушать опасений.
- Снова думаешь о Кагеро? – Джубей выпустил струйку дразнящего обоняние дыма. Голос у старого змея был хриплым и царапал слух. – Ещё немного, и я подумаю, что ты сам в неё втюрился, хах!
Джимуши посчитал свою шутку остроумной и рассмеялся каркающим хохотом. Хиома улыбнулся едва заметно, уголками губ, старясь не расстраивать старого друга. Этим дело и ограничилось – слишком невесёлыми были думы слепого шиноби.
- Мне жаль её, - внезапно сказал Мурога в ночную тишину. – Она и была бы достойна большего, но…
- Она такая же, как и её мать, - Джубей перекинул мундштук трубки из одного уголка рта в другой и невесело выпустил очередную струю колкого дыма. – Зависть делает её искусство страшным оружием. Зависть и ревность. По-хорошему, давно пора девку замуж выдавать, и я даже назову парочку сумасшедших, которые готовы будут продолжить род Кагеро. Но звёзды говорят, у неё другая судьба. Страшная. И боюсь, страшной её сделает именно ненависть.
Хиома приподнял густые соболиные брови:
- Снова приходила за гороскопом?
Джубей усмехнулся:
- Я не слеп, ты уж прости. Да и тебе ничего не мешает видеть. И ничего нового я тебе не сказал, старый друг.
Мурога хмыкнул и благодарно кивнул. На лбу, над переносицей, ровно на том месте, где располагались отметины, говорящие об искусстве Хиомы, залегла глубокая складка – ему было, над чем подумать.
У них с Кагеро было много общего – многим ли отличалось пленительное ядовитое дыхание этой женщины от его смертоносных глаз? Едва ли. Мог ли он понять её горе? Пожалуй. И самый главный вопрос – что он, Мурога Хиома, мог для неё сделать?
***
Ткать полотна на продажу было просто. Вспархивали из-под рук ткачихи певчие птицы, распускались ночные цветы, струились шёлком сказочные узоры, родившиеся в голове умелицы. Ткать для себя было глупо – в глубине души Кагеро прекрасно понимала, что её надежды – всего лишь вешние миражи, ловушки, расставленные на её пути коварной весной.
Когда на тонкие бумажные стены сёдзи легла тень, складывавшаяся в высокий мужской силуэт, Кагеро не знала. Её слишком занимало недовытканное полотно, запутавшиеся нитки и украдкой утираемые слёзы.
- Зачем она вам, Генноске-сама? – спрашивала Кагеро у тишины, давя всхлипы в горле. – Она же дурочка… Неумеха неуклюжая… И беспомощная совершенно… Зачем она вам… Генноске-сама?..
Станок снова полетел на пол, а Кагеро, прижав к груди изуродованное полотно, через миг отбросила его куда подальше, чтоб не видеть распускающиеся цветы сакуры на вешнем небе. И лишь тогда заметила застывшую за тонкими стенами фигуру.
Губы Кагеро тронула несмелая улыбка. Пришёл! К ней пришёл! Сам!..
Бесшумно приблизившись к тонкой перегородке, утирая на ходу слёзы с бледного лица, Кагеро несмело положила ладонь на сёдзи – туда, где у неясного тенями очерченного силуэта было плечо.
- Генноске…сама?
Кагеро раскрыла створки дрожащими руками, не глядя кинулась в объятия – иначе просто страшно, страшно столкнуться взглядом и страшно быть отверженной, снова в который уже раз.
Ладонь, гладившая длинные чёрные волосы, была мягкой и тёплой. Вцепившись в одежду возлюбленного, Кагеро потёрлась щекой о шершавую ткань косоде на груди. Онемевшие вмиг губы смогли прошептать лишь:
- Генноске-сама…
- Кагеро.
Голос Хиомы ворвался в сознание стальной иглой. Женщина отпрянула.
- Хиома? – этот ли холодный голос мгновенье назад был полон трепетной неги?
Мурога неспешно прошёл в комнату. Кагеро проследовала за ним. Нехотя зажигая огонь, Кагеро оставалась безмолвной. А что тут ещё скажешь? Выдала себя с головой… В голове Кагеро метались обрывки мыслей – «Не он… не пришёл… Что будет? Без разницы…» Хладнокровие не могло воротить сделанного, но сохранить от позора…
- Красивая работа, - протягивая женщине её шёлковый отрез, произнёс Хиома, прежде чем сесть. Куноичи впервые позволила себе вздрогнуть. Она с детства знала, что отсутствие зрения не мешает Муроге видеть, но сейчас, здесь, от этого стало жутко и стыдно. Смешавшись, женщина взяла ткань из рук мужчины, но, случайно соприкоснувшись с горячими пальцами, отдёрнула ладонь. – Жаль, что испорчена. Может, попробуешь...
- Ни к чему, - резко и холодно перебила его Кагеро, взяв себя в руки, и впилась длинными ногтями в скользкий шёлк. – Для чего ты пришёл, Хиома?
Молчание затягивалось. Потрескивание фитиля светильника казалось единственным звуком.
- Пришёл сказать, что я дура? – не выдержала женщина, и её холодный тон постепенно начал переходить в злобное шипение. Тонкие девичьи пальчики, знавшие как держать сюрикены и как наносить единственный смертельный удар, дрожали и рвали на части многострадальную шёлковую тряпку. – Так я тебе отвечу, Хиома. Ненавижу я ваши игры… Свадьбы, перемирия… Ложь и мерзость. Отдаёте его этой дурочке пустоголовой… А его хоть раз спросили? Вам важнее ваше перемирие. Я ненавижу её. За то, что она – Ига. За то, что…
- За то, что она может стать его любимой женой, а ты – нет? – спокойным тоном спросил Мурога. – Помолчи, Кагеро и послушай.
- Не буду я слушать ни тебя, ни Данжо, никого другого! – вскочив, закричала Кагеро. – Да! И за то, что тело её ядом не отравлено, я её тоже ненавижу. Прав ты, Хиома. Только получается, что вы все чистенькие да хорошенькие, я одна шлюха позорная да завистница презренная! Ха! Да вот только стоит вспомнить – кто меня шлюхой сделал? А кем были наши враги, которых убивали проклятые так же, как я? Не Ига ли?!
Хиома с печалью подумал, что сейчас Кагеро похожа на раненую тигрицу, мечущуюся из стороны в сторону. И вопли вот-вот рёвом звериным станут. Она ведь плакала, сама того не замечая, размазывая по лицу нежданные слёзы. И говорила горькие слова, превращавшие правду в грязь.
Хиома знал, что делать, но тело не хотело слушаться. Он вставал медленно. Настолько медленно, что едва сумел уклониться от пощёчины, которую разъярённая Кагеро едва не залепила ему. Так медленно, что едва сумел перехватить её руку и, наверное, слишком медленно, чтобы успеть проконтролировать силу – с чего бы иначе на следующее утро Кагеро каждый миг поправляла рукав на правом запястье?
Хиоме не надо было видеть. Он чувствовал биение жилки на белой шее Кагеро. Он знал, куда и как нужно надавить таким образом, чтобы она и не заметила ничего.
А ещё Хиома искренне надеялся, что сон принесёт несчастной женщине хоть какое-то успокоение – и хоть на какое-то время.
Укладывая Кагеро на футон и накрывая одеялом, Мурога не удержался и провёл рукой по нежному лицу и разметавшимся волосам.
- Я заберу твою ненависть себе, - произнёс он тихо. – Может, легче станет…
Подходя к дому Данжо-сама, где должен был состояться совет чунинов долины, Мурога подумал о том, что он хотел бы сделать для неё больше – если бы мог. Но в его силах была лишь попытка милосердия – на одну ночь забрать её ненависть себе. Что может быть жальче?
Автор: .:Verba:.
Фэндом: Basilisk. Kouga Ninpou Chou
Пейринг: Хиома/Кагеро, Кагеро/Генноске
Рейтинг: G
Жанр: angst
Примечание: писалось для сообщества Храм Гета
Disclaimer: (c) Ямадо Футаро
Размещение: исключительно с разрешения автора
А души их были осквернены кровью...
Basilisk. Kouga Ninpou Chou. Пролог.
Basilisk. Kouga Ninpou Chou. Пролог.
Жизнь в клане Кога не была лёгкой...Жизнь в клане Кога не была лёгкой, но никто не осмелился бы назвать её безрадостной. Люди относятся к тем существам, которым по природе своей страдание чуждо. Жизнь и её продолжение неразрывно связано с теплом, солнцем и смехом. А потому, сколь бы ни были суровы испытания, сколь бы ни были многочисленны тяготы, люди идут по жизни дальше, преодолевая препятствия и, рано или поздно, начиная улыбаться.
Как бы ни была глубока ненависть, как бы ни было велико желание войны, каждый воин знает, что борется он за мир. Знали об этом и воины Кога, защищавшие долину Манджи, чьи реки были полны рыбы, леса – дичи, а поля – риса. И сколь бы ни были тяжелы труды, на обветренных лицах обитателей долины то и дело расцветали улыбки.
И пускай в долине не было соли, а торговцы из портовых городов заламывали баснословные цены, пускай даже несравненным воинам приходилось браться за лук, удило или кузнечный молот, а смертоносным куноичи – за ткацкий станок, мало кто поспешил бы менять размеренный быт селения. Купцы недёшево ценили оружие, выкованное в кузнях долины, за ткани, изготовленные ткачихами клана, любая столичная модница отдала бы все свои богатства, и, хоть с кланом ночных убийц торговать решались немногие, доход был достаточен.
Глава клана, Данжо-сама, правил твёрдой рукой и готовил себе достойного преемника. Генноске был умён, силён, а статью пошёл то ли в деда, то ли в дядьку по материнской линии, наставничество которого сделало мальца добрым, великодушным, справедливым и честным. Вглядываясь временами в лицо внука, старик Данжо окончательно уверялся в том, что не прогадал, выбрав наследником из многочисленных внуков и племянников именно Генноске.
Так или иначе, люди привыкали к миру. Нападения врагов клана были редки, а вековая вражда с соседями, Скрытой Цубой Ига, казалась старой легендой давно минувших лет. Главенствование Генноске обещало дальнейшее процветание, а быть может, даже истинное, а не навязанное Хаттори Ханзо, перемирие со старыми врагами. Этого, устав от вековой злобы, в глубине души, жаждали все. Все, кроме одного человека.
***
Шёлковая нить вплетала на полотне нежные цветки сакуры. Настоящая сакура должна была скоро расцвести, усыпав тенистые аллейки в садах вокруг дома главы клана пушистыми лепестками. Зима была на исходе. Вот-вот исчезнут последние холода, а недавно открывшиеся реки и ручьи перестанут казаться ледяными. Весна сулила обновление и возрождение, вселяла в души и тягостную негу, и сладкую тревогу во всякую живую тварь в долине – от последней пташки до самого Данжо, искренне считавшего, что не след старикам терять разум от вешних запахов, витавших в воздухе.
Узор ложился ровно и гладко, ещё чуть-чуть – и можно было поверить, что на ткани и впрямь зацветёт украшенная хрупкими розовыми лепестка веточка. Кагеро славилась не только как первая красавица клана, но и как первая ткачиха.
Последний ряд вышел неудачным. Задумавшись о чём-то своём, Кагеро скривила нижний край маленького лепесточка и перетянула уток, и узор не преминул пойти вкривь и вкось. Попытавшись исправить положение, ткачиха потянула непослушную нитку назад, но шёлковая паутинка не выдержала и порвалась.
Кагеро сжала пухлые губы в ровную линию и стиснула кулаки. А в следующий миг ткацкий станок полетел на пол, уничтожая ни в чём неповинную, так и вытканную до конца веточку.
«Всё равно никакой свадьбы не будет, дурочка!» – мысленно обругала себя Кагеро и вдогонку пнула станок ногой. Удар отозвался болью в стопе. Кагеро, выругавшись такими словами, о которых приличная девушка и знать ничего не должна, неловко опустилась на пол и едва сдержала брызнувшие в глаза позорные для неё, куноичи, слёзы. Она бы, наверное, даже расплакалась, если бы сквозь стремительно распахнувшиеся сёдзи не влетела в комнату Окой.
- Ты чего здесь сидишь? Хиома и Генноске с торгов вернулись!
При имени Генноске-сама забылись и непролитые слёзы, и боль в ноге, и даже горечь. Кагеро, красавица Кагеро, затянутая в узкое кимоно, не обращая внимания на неудобство и боль, бежала к воротам селения так, что даже Окой, славившаяся в клане стремительностью и быстротой, едва поспевала.
О чувствах, испытываемых Кагеро к наследнику клана, знали все. И сам Генноске, и Данжо-сама, и Слепой Хиома, первым заметивший воздыхания молодой куноичи. Знали все и о том, что жениться на Кагеро наследнику клана не пристало. Как и любому другому мужчине из Кога – но безумцы, возжелавшие этого, находились. Отравленное тело Кагеро не разбирало, раб или сёгун, отправляя в объятия смерти любого.
Знала об этом и сама Кагеро проклинавшая своё ядовитое дыхание, тем не менее, с плотоядной улыбкой применяемое ею для умерщвления врагов. Знала, но любить Генноске продолжала с завидным упорством, ещё раз доказывая прописную истину о том, что нет ничего хуже женщины, не добившейся расположения мужчины.
Стоя у врат деревни, пропуская обозы с солью и продуктами, запыхавшаяся Кагеро не хотела думать о том, что счастливого будущего с Генноске у неё нет и не будет. Она запоздало поправляла сбившееся кимоно и разметавшиеся волосы, досадливо осознавая, что на бегу обронила заколку, сдерживавшую смоляную гриву в затейливой красивой причёске. Напоследок она подумала о том, что так даже лучше, и распущенные волосы – это всегда красиво, а потом увидела серое хаори Генноске в толпе вернувшихся. Кагеро стремительно кинулась вперёд. Но, увы, не успела.
Генноске любили все. Вздыхала по его длинным ресницам половина девиц долины, украдкой сравнивая его со своими возлюбленными. Улыбались ему вослед морщинистые старухи, вспоминавшие молодость. Матери многочисленных семейств ставили его в пример детям. Удовлетворённо кивали чунины, говорившие, что из парня выйдет хороший дзенин. Генноске любила сама природа долины Манджи, затихавшая, когда он играл на своей флейте. И, конечно же, Генноске любили дети.
В иной раз Кагеро лишь умилялась и, пожалуй, начинала витать в мечтах о том, насколько ласков Генноске будет с их детьми, но сейчас оставалось лишь выдохнуть от обиды и сжать кулаки, дожидаясь, пока мелкие сопляки отлипнут, в конце концов, от наследника.
- Здравствуй, Кагеро, - со спокойной улыбкой сказал Генноске и наклонился, чтоб обнять женщину.
Так обнимают сестёр. Так обнимают подруг детства после долгой разлуки. Так обнимают несмышленых маленьких племянниц. Но так никогда – никогда, вы понимаете – не обнимают любимых женщин.
- Добро… пожаловать домой… Генноске-сама… - немыми губами произнесла Кагеро в ответ, покорно поклонившись.
Генноске уже двинулся дальше, раскрыв объятия для Окой, кинувшейся на него с тем же энтузиазмом, что и толпа малых детишек до этого. А Кагеро осталась стоять, подобно соляному столбу. В который уже раз рушился перед ней мир и ломалась её судьба? В который раз Генноске проходил мимо со спокойной улыбкой?
Наваждение развеялось в тот миг, когда на плечо Кагеро легла тяжёлая мужская ладонь.
- Ты, верно, обронила это, Кагеро, - сказал Хиома, протягивая поднятую с земли заколку, украшенную цепочками и речным жемчугом. Дорогая вещь, подаренная когда-то Генноске. Другом Генноске. Братом Генноске. Но не возлюбленным.
Непонимающе посмотрев на Мурогу, Кагеро оторопело взяла побрякушку, бессвязно поблагодарив дядю наследника и, не произнося ни слова боле, медленно побрела туда, где только что за поворотом скрылись Окой и Генноске.
Серьёзное лицо с плотно сомкнутыми веками ещё очень долго было обращено в ту сторону, куда направилась первая красавица клана, столь же смертоносная, сколь и безобидная на вид.
***
Слепец, Хиома видел больше, чем многие из зрячих. Необходимость брака Генноске с той милой девочкой из Ига была очевидна. Прошлая попытка соединить два клана кровными узами провалилась – и Мурога отдал бы многое, чтоб узнать, почему именно.
Хиома хорошо знал племянника. Честь, гордость и доброта Генноске вместе с его откровенной симпатией к наследнице Ига Оборо увеличивали шансы на успех в заключении прочного мира. Нового мира, совсем не того, что связывал кланы последние полвека. Мира, ставшего осознанной необходимостью и для долины Манджи, и для Скрытой Цубы.
Были и те, кому нелегко было бы забыть вековую вражду. Вряд ли покорность проявит хоть тот же Гьёбу. Да и касалось это не только Кога – задиры и насмешники, противники союза нашлись бы и там, и там. Но с открытой враждебностью, ставшей не более, чем привычкой, можно было справиться – Мурога знал, на что способны убеждения его воспитанника и племянника.
Не знал он лишь того, что делать со скрытой, затаённой ненавистью, источник которой находился столь близко к Генноске, что это не могло не внушать опасений.
- Снова думаешь о Кагеро? – Джубей выпустил струйку дразнящего обоняние дыма. Голос у старого змея был хриплым и царапал слух. – Ещё немного, и я подумаю, что ты сам в неё втюрился, хах!
Джимуши посчитал свою шутку остроумной и рассмеялся каркающим хохотом. Хиома улыбнулся едва заметно, уголками губ, старясь не расстраивать старого друга. Этим дело и ограничилось – слишком невесёлыми были думы слепого шиноби.
- Мне жаль её, - внезапно сказал Мурога в ночную тишину. – Она и была бы достойна большего, но…
- Она такая же, как и её мать, - Джубей перекинул мундштук трубки из одного уголка рта в другой и невесело выпустил очередную струю колкого дыма. – Зависть делает её искусство страшным оружием. Зависть и ревность. По-хорошему, давно пора девку замуж выдавать, и я даже назову парочку сумасшедших, которые готовы будут продолжить род Кагеро. Но звёзды говорят, у неё другая судьба. Страшная. И боюсь, страшной её сделает именно ненависть.
Хиома приподнял густые соболиные брови:
- Снова приходила за гороскопом?
Джубей усмехнулся:
- Я не слеп, ты уж прости. Да и тебе ничего не мешает видеть. И ничего нового я тебе не сказал, старый друг.
Мурога хмыкнул и благодарно кивнул. На лбу, над переносицей, ровно на том месте, где располагались отметины, говорящие об искусстве Хиомы, залегла глубокая складка – ему было, над чем подумать.
У них с Кагеро было много общего – многим ли отличалось пленительное ядовитое дыхание этой женщины от его смертоносных глаз? Едва ли. Мог ли он понять её горе? Пожалуй. И самый главный вопрос – что он, Мурога Хиома, мог для неё сделать?
***
Ткать полотна на продажу было просто. Вспархивали из-под рук ткачихи певчие птицы, распускались ночные цветы, струились шёлком сказочные узоры, родившиеся в голове умелицы. Ткать для себя было глупо – в глубине души Кагеро прекрасно понимала, что её надежды – всего лишь вешние миражи, ловушки, расставленные на её пути коварной весной.
Когда на тонкие бумажные стены сёдзи легла тень, складывавшаяся в высокий мужской силуэт, Кагеро не знала. Её слишком занимало недовытканное полотно, запутавшиеся нитки и украдкой утираемые слёзы.
- Зачем она вам, Генноске-сама? – спрашивала Кагеро у тишины, давя всхлипы в горле. – Она же дурочка… Неумеха неуклюжая… И беспомощная совершенно… Зачем она вам… Генноске-сама?..
Станок снова полетел на пол, а Кагеро, прижав к груди изуродованное полотно, через миг отбросила его куда подальше, чтоб не видеть распускающиеся цветы сакуры на вешнем небе. И лишь тогда заметила застывшую за тонкими стенами фигуру.
Губы Кагеро тронула несмелая улыбка. Пришёл! К ней пришёл! Сам!..
Бесшумно приблизившись к тонкой перегородке, утирая на ходу слёзы с бледного лица, Кагеро несмело положила ладонь на сёдзи – туда, где у неясного тенями очерченного силуэта было плечо.
- Генноске…сама?
Кагеро раскрыла створки дрожащими руками, не глядя кинулась в объятия – иначе просто страшно, страшно столкнуться взглядом и страшно быть отверженной, снова в который уже раз.
Ладонь, гладившая длинные чёрные волосы, была мягкой и тёплой. Вцепившись в одежду возлюбленного, Кагеро потёрлась щекой о шершавую ткань косоде на груди. Онемевшие вмиг губы смогли прошептать лишь:
- Генноске-сама…
- Кагеро.
Голос Хиомы ворвался в сознание стальной иглой. Женщина отпрянула.
- Хиома? – этот ли холодный голос мгновенье назад был полон трепетной неги?
Мурога неспешно прошёл в комнату. Кагеро проследовала за ним. Нехотя зажигая огонь, Кагеро оставалась безмолвной. А что тут ещё скажешь? Выдала себя с головой… В голове Кагеро метались обрывки мыслей – «Не он… не пришёл… Что будет? Без разницы…» Хладнокровие не могло воротить сделанного, но сохранить от позора…
- Красивая работа, - протягивая женщине её шёлковый отрез, произнёс Хиома, прежде чем сесть. Куноичи впервые позволила себе вздрогнуть. Она с детства знала, что отсутствие зрения не мешает Муроге видеть, но сейчас, здесь, от этого стало жутко и стыдно. Смешавшись, женщина взяла ткань из рук мужчины, но, случайно соприкоснувшись с горячими пальцами, отдёрнула ладонь. – Жаль, что испорчена. Может, попробуешь...
- Ни к чему, - резко и холодно перебила его Кагеро, взяв себя в руки, и впилась длинными ногтями в скользкий шёлк. – Для чего ты пришёл, Хиома?
Молчание затягивалось. Потрескивание фитиля светильника казалось единственным звуком.
- Пришёл сказать, что я дура? – не выдержала женщина, и её холодный тон постепенно начал переходить в злобное шипение. Тонкие девичьи пальчики, знавшие как держать сюрикены и как наносить единственный смертельный удар, дрожали и рвали на части многострадальную шёлковую тряпку. – Так я тебе отвечу, Хиома. Ненавижу я ваши игры… Свадьбы, перемирия… Ложь и мерзость. Отдаёте его этой дурочке пустоголовой… А его хоть раз спросили? Вам важнее ваше перемирие. Я ненавижу её. За то, что она – Ига. За то, что…
- За то, что она может стать его любимой женой, а ты – нет? – спокойным тоном спросил Мурога. – Помолчи, Кагеро и послушай.
- Не буду я слушать ни тебя, ни Данжо, никого другого! – вскочив, закричала Кагеро. – Да! И за то, что тело её ядом не отравлено, я её тоже ненавижу. Прав ты, Хиома. Только получается, что вы все чистенькие да хорошенькие, я одна шлюха позорная да завистница презренная! Ха! Да вот только стоит вспомнить – кто меня шлюхой сделал? А кем были наши враги, которых убивали проклятые так же, как я? Не Ига ли?!
Хиома с печалью подумал, что сейчас Кагеро похожа на раненую тигрицу, мечущуюся из стороны в сторону. И вопли вот-вот рёвом звериным станут. Она ведь плакала, сама того не замечая, размазывая по лицу нежданные слёзы. И говорила горькие слова, превращавшие правду в грязь.
Хиома знал, что делать, но тело не хотело слушаться. Он вставал медленно. Настолько медленно, что едва сумел уклониться от пощёчины, которую разъярённая Кагеро едва не залепила ему. Так медленно, что едва сумел перехватить её руку и, наверное, слишком медленно, чтобы успеть проконтролировать силу – с чего бы иначе на следующее утро Кагеро каждый миг поправляла рукав на правом запястье?
Хиоме не надо было видеть. Он чувствовал биение жилки на белой шее Кагеро. Он знал, куда и как нужно надавить таким образом, чтобы она и не заметила ничего.
А ещё Хиома искренне надеялся, что сон принесёт несчастной женщине хоть какое-то успокоение – и хоть на какое-то время.
Укладывая Кагеро на футон и накрывая одеялом, Мурога не удержался и провёл рукой по нежному лицу и разметавшимся волосам.
- Я заберу твою ненависть себе, - произнёс он тихо. – Может, легче станет…
Подходя к дому Данжо-сама, где должен был состояться совет чунинов долины, Мурога подумал о том, что он хотел бы сделать для неё больше – если бы мог. Но в его силах была лишь попытка милосердия – на одну ночь забрать её ненависть себе. Что может быть жальче?
-
-
25.06.2010 в 22:47Спасибо большое, сохранила в ворде. Сама перечитаю, среди знакомых любителей "васьки" распространю.
-
-
25.06.2010 в 23:09